«Арестантский уклад един» или «Арестантское уркаганское единство» — так расшифровывается известная среди заключённых российских тюрем аббревиатура, которая служит неким напоминанием о всеобщем равенстве среди арестантов и о якобы равном для всех кодексе. Но с годами тюремные понятия вышли за пределы исправительных учреждений, поселившись даже в умах тех, кто никогда не отбывал срок в местах не столь отдалённых. Ещё грустнее тот факт, что по «воровским» понятиям многие жители провинциальных городов и небольших населённых пунктов начинают жить уже со школьной скамьи, с раннего детства попадая в круг, мягко говоря, не самых законопослушных сверстников, нередко в дальнейшем вставая на путь криминала.

Эти люди

Тенденция «жизни по понятиям» усиливается с каждым годом, но кардинальных мер для борьбы с этим феноменом никто принимать не собирается. Количество последователей этой субкультуры продолжает расти. Школы, колледжи, техникумы и ПТУ переполнены ими. Подростки сбиваются в «коллективы», — так они себя называют вместо привычного слова «группировка», и разными способами добывают деньги на нужды «старших» и собственные. Воровство, разбой, рэкет, шантаж — границ практически нет, но минимальные всё же задают «понятия». Помимо добычи денег ауешники активно навязывают свою идеологию, привлекая в свой круг новых детей, а также избивая тех, кто нарушает законы их жизненного уклада. Лишь осуществив свою мечту и попав в настоящую колонию для несовершеннолетних, юные ауешники осознают, насколько ошибочны были их представления о тюремной романтике. А после проведённых лет в неволе стараются и не вспоминать о своём прошлом. Один из таких людей согласился почти анонимно поделиться своей историей, согласившись назвать только имя. Его зовут Александр, и раньше он был членом одной из Новосибирских АУЕ-группировок.

Когда я был в седьмом классе, мы с отцом переехали из Бийска в Новосибирск. Здесь я попал в новое для себя общество: другая школа, другие люди, другие порядки — всё другое. Со временем я стал общаться с определёнными людьми, влился в их компанию. Они, можно сказать, стали моими первыми друзьями в этом городе. Много времени проводил с ними, постепенно узнавал о «понятиях». Ну и так получилось, что в скором времени я полностью влился в это движение.

Его новые друзья занимались тем, что ходили по магазинам, «забирали» продукты, одежду — всё, что можно было оставить себе, либо быстро продать. Они почти не попадались, хотя многие из парней уже тогда состояли на учёте за мелкое воровство или хулиганство. Как говорит сам Александр, риск был всегда, особенно для тех, кому уже тогда было четырнадцать.

Схема в таких случаях была довольно простая. Заходили небольшой группой три-четыре человека с перерывом в пару минуты. Один человек ходил по залу и проверял, сколько сейчас сотрудников в магазине. Второй смотрел, чего можно взять побольше, подороже и с меньшим риском попасться, при этом сам ходил с продуктовой корзиной и набирал нужные продукты. Далее входил отвлекающий, который должен был любым способом привлечь к себе внимание работников магазина. Ну и под конец входил четвёртый, с пустой сумкой, готовый набивать её. К этому времени его уже ждала подготовленная корзина с товаром, где камеры его не видели, так называемая «слепая зона». У него было около тридцати секунд, чтобы набить сумку и быстро, но незаметно выйти.

Так, если всё успешно продавать, за пару заходов можно было в день заработать по две тысячи на каждого, для нас тогда это было много. Но через пару месяцев нас стали узнавать, работники следили за нами, ходили по пятам, пока мы не выйдем на улицу. Так что пришлось «запрягать» других ребят в нашем районе, а самим ехать в другие части города, где нас ещё не знали. Но я перестал этим заниматься лично, когда мне стукнуло пятнадцать, так как осознавал, что при первой же неудаче могу сесть, да и у меня уже тогда были «подопечные», которые отдавали часть своего товара в обмен на определённую защиту.

У каждого были свои причины нарушать закон: кто-то ловил адреналин, кому-то родители не давали денег, кто-то потом продавал подешевле в ларьках, или в школе, а затем скидывал в «общак». На эти общие деньги, обычно, собирали, и через старших отправляли «подогревы», то есть посылки на зону примерно раз в несколько месяцев.

Конкретно я сначала ходил просто за компанию, из интереса, а потом увлёкся, начал зарабатывать, сам себе стал покупать одежду, не приходилось просить денег у отца. Раньше я с ним вообще не очень ладил. Он и не интересовался, откуда я брал деньги. Потом познакомился со «старшими» нашего района, начал вносить деньги в общак, к концу девятого класса уже сам стал одним из них.

Кроме воровства, ребята занимались вымогательством — «ставили на деньги» ребят, которые боялись что-то сказать в ответ. Конечно, компания, по их мнению, приставала к человеку не просто так, а за какой-то проступок. Таких проступков можно выдумать множество, было бы желание. Тут всё зависит от того, насколько подвешен язык. Проще всего было ловить на словах. Но если делаешь что-то совсем без причины — то это беспредел, а за такое могли уже предъявить тебе.

Мы считали, что живём по законам уважаемых людей, арестантов, неподчиняющихся власти. А по сути, мы перевирали смысл этих законов, может даже подстраивали под себя. В настоящей тюрьме люди уважают друг друга, редко когда там происходят какие-то конфликты. У нас они происходили очень часто, и в основном, ради какого-то самоутверждения, или личной выгоды. Хотя, на малолетке беспредела намного больше, даже больше, чем было у нас. Там я и понял, что жил неправильно.

Этот человек

— Как вы оказались в тюрьме?

— Мне надо было срочно достать денег для «общака», много денег, знакомые «оттуда» попросили, пришлось срочно что-то делать. Я тогда не придумал ничего лучше, чем забрать и продать пару телефонов. Ребята, которые были подо мной, нашли одного человека с дорогим телефоном и низким авторитетом, а поскольку времени было очень мало, то сработал я тогда грязно, необдуманно. По факту это было разбойное нападение. Потом было ещё несколько таких случаев, но там всё прошло более удачно и без последствий. А тот парень, который был первым, запомнил меня, ну и написал заявление. Потом оказалось, что у него отец в полиции работает, так что взялись за меня быстро. Найти было не сложно. Дали три года, два из которых я отсидел на малолетке.

— После трёх лет за решёткой ваше отношение к “А.У.Е.” изменилось?

— Конечно. В первый же год я понял, что все эти рассказы о едином воровском кодексе – чушь. Там творится такое, что никакими понятиями и не пахнет. А во взрослой колонии, где я пробыл чуть меньше года, порядочные люди осуждают эту тему. Так как почти все зоны сейчас под жёстким контролем начальства, то и блатных практически не осталось. Вся эта чепуха сейчас только на улицах и обитает.

— Как вы считаете, чем вызвана мода на это движение?

— Ну, во-первых, потому что дети просто не знают, чем ещё они могут себя занять в нашем обществе. Работать за копейки мало кто хочет, вот они и идут добывать деньги другим путём. А во-вторых, им кажется, что быть вором здесь более перспективно, чем простым рабочим. У детей просто нет веры в честную жизнь, вот и все причины.